Думал теперь Атли-конунг, что одержал великую победу, и сказал Гудрун не без насмешки и словно хвастаясь:
- Гудрун, - сказал он, - потеряла ты теперь своих братьев, и сама ты в том виновата.
Она отвечает:
- Любо тебе хвалиться предо мною этим убийством; но может статься, что раскаешься ты, когда увидишь, что за этим последует: а будет это наследие долго сохраняться, но слаще не станет; и не знать тебе блага, пока я жива.
Он отвечает:
- Давай помиримся, и дам я тебе виру за братьев, золотом и драгоценностями по твоему желанью.
Она отвечает:
- Долго была я неуживчивой и стояла на своем, пока жив был Хёгни; и никогда бы тебе не отплатить мне за братьев моих так, как мне бы хотелось, но часто смиряет нас, женщин, ваше могущество. Вот умерли все мои родичи, и теперь ты один надо мною властен. Принимаю я твое условие, и устроим мы большой пир: хочу я справить тризну по братьям своим, да и по твоим родичам.
Стала она на словах ласкова, но иное под этим скрывалось. Он дал себя уговорить и поверил ее речам, когда она притворилась, что все принимает легко. Вот справляет Гудрун тризну по братьям, а Атли-конунг - по своим людям, и пируют они с большим великолепием. Думает Гудрун о своих невзгодах, а сама выжидает, как бы учинить конунгу великий позор. И под вечер взяла она сыновей своих от Атли-конунга, когда они играли на помосте69Единственная большая комната, палата, староскандинавского дома имела удлиненную форму. В длину по стенам шли два помоста, на которых стояли скамьи, а во время пира и столы. В середине вдоль всей палаты в земляном полу было вырыто углубление, в коем раскладывались костры. Посреди каждого из помостов, друг против друга, помещались два "хасети", то есть "высоких места"; на каждом из этих престолов могло усесться по два человека; садились же там сам хозяин и наиболее важные гости. Каждое "хасети" ограничивалось двумя вертикальными столбами, подпиравшими потолок; то были священные фамильные столбы, посвященные тому богу, которого хозяин избирал своим "фултруи" (то есть "крепкой надежей"), большей частью Тору. По стенам над скамьями вешали рога и оружие, в особенности расписные парадные щиты.; мальчики те удивились и спросили, чего она от них хочет.
Она отвечает:
- Не спрашивайте. Умрете вы оба.
Они ответили:
- Властна ты учинить над детьми своими, что хочешь; никто не смеет запретить тебе, но стыдно тебе так поступать.
Тут она перерезала им горло.
Конунг тот спросил, где его сыновья. Гудрун отвечает:
- Могу тебе сказать и повеселить твое сердце. Ты учинил нам великую обиду, умертвил моих братьев; а теперь выслушай мои слова: потерял ты сыновей своих - и вот черепа их, превращенные в чаши, и сам ты пил их кровь, с вином смешанною; а затем взяла я сердца их и поджарила на вертеле, и ты их съел.
Атли-конунг отвечает:
- Свиреп твой дух, раз убила ты своих сыновей и дала мне поесть их мяса, и мало времени оставляешь ты между двумя злодействами.
Гудрун говорит:
- Хотела бы я нанести тебе великий позор, но всякого зла мало для такого конунга, как ты.
Конунг молвил:
- Так ты поступила, что люди не знают тому примера, и много безумства в такой жестокости, и заслужила ты, чтоб тебя сожгли на костре или камнями прогнали в Хель, и нашла бы ты тогда то, чего искала.
Она отвечает:
- Прибереги это для себя; а я приму другую смерть. Так говорили они друг другу многие злобные речи. После Хёгни остался сын по имени Нифлунг. Он таил великий гнев против Атли-конунга и поведал Гудрун, что хочет отомстить за отца. Она обрадовалась, и стали они совещаться. Она сказала, что большая была бы удача, если бы это свершилось.
И под вечер конунг напился и отошел ко сну. А когда он започивал, вошли к нему Гудрун и сын Хёгни. Гудрун взяла меч и пронзила грудь Атли-конунга: так учинили они вдвоем, она и сын Хёгни. Атли-конунг пробудился раненный и молвил:
- Тут уж не нужно ни перевязок, ни ухода. Но кто совершил надо мной это злодейство?
Гудрун говорит:
- Есть тут доля моей вины, да еще сына Хёгни.
Атли-конунг молвил:
- Негоже тебе так поступать, хоть и есть за мной кое-какая вина; ведь все же была ты выдана за меня с согласия рода, и дал я за тебя вено, тридцать добрых рыцарей и столько же дев и много другого люда, а тебе все казалось, что мало тебя почтили, раз не можешь ты сама государить над всеми владениями Будли-конунга, и часто доводила ты свекровь свою до слез.
Гудрун молвила:
- Много ты наговорил неправды: никогда я об этом не думала. Но часто бывала я неприветлива, и немало тут твоей вины. Не раз бывали на дворе твоем побоища, и бились между собой родные и присные, и враждовали друг с другом. Куда лучше жилось нам, когда была я за Сигурдом: убивали мы конунгов, и владели их добром, и давали защиту всем, кто просил. И хофдинги приходили к нам на поклон, и, кто хотел, того мы обогащали. Затем потеряла я его, но не так еще тяжко было называться вдовою: хуже всего, что тебе я досталась, после того как владела я славнейшим конунгом. Ведь ни разу не вернулся ты с войны непобежденным.
Атли-конунг отвечает:
- Неправда это! Но от таких речей не будет лучше ни мне, ни тебе, и оба мы пострадаем. Теперь же поступи со мною, как подобает, и вели обрядить тело мое с честью.
Она говорит:
- Это я сделаю: велю вырыть тебе почетную могилу, и вытесать из камня пристойную гробницу, и завернуть тебя в роскошные ткани, и приготовить все, что подобает.
После этого он умер, а она сделала, как обещала; а затем приказала зажечь палату. А когда гридь проснулась со страхом, то не захотели люди терпеть ожогов и поубивали себя сами и так погибли. И завершился век Атли-конунга и всех гридней его. Гудрун тоже не хотела жить после таких деяний, но еще не настал ее последний день.
Сказывают люди, что Вёльсунги и Гьюкунги были прегордыми и властными вождями, и то же находим мы во всех старинных песнях. И завершилась, таким образом, эта усобица на давних этих деяниях.
